В 27 лет я была замужем и не пила (кодировка). Моя мама и мамина мама рожали в 27, я решила тоже. Все равно когда-то придётся, подумала я, зачем-то проведя аналогию рождение ребёнка = удаление зуба. У меня не было идеи, что жизнь может быть отличной без детей, как не было примера трезвой жизни или работы в кайф, работы на фрилансе. Были сценарии, которым я следовала. Я не была свободной ни в чем, даже в свободе не пить. Я не делала выборов, не знала, что так можно. Не знала ни своих свобод, ни границ.

Я перестала пить противозачаточные зимой, а весной сорвалась с кодировки.
По логике, тут надо было срочно возвращать контрацептивы, но я безалаберно подумала что а) пронесёт; б) забеременею — брошу.
Не понесло.
Не бросила.
 

 

Беременности я не обрадовалась. Это было уже не к месту: мирное время кодировки закончилось, я снова пила и бросать не хотела. Логично было сделать аборт, но я подумала, что когда-то же все равно придётся рожать. Сценария, что можно радостно жить без детей у меня не было в принципе. Плюс раньше были аборты и я подумала: вдруг сейчас мой последний шанс?

Я работала: полный день редактором журнала, после возвращалась домой, что-то ела, и снова работала: писала для всяких изданий + пиарила несколько музыкальных проектов. Я очень уставала, но опции работать меньше не было. «От работы нельзя отказываться, один раз откажешься, больше могут не предложить», — говорил папа. Я обещала себе, что брошу курить — каждый день, но не бросала.

Я не пила крепкие напитки, не пила каждый день, но полностью не отказывалась. Гуглила каждый день что-то типа беременная пью вино и успокаивалась, что кто-то так тоже делал и ничего, родил.
На 4, кажется, месяце мне ставят предлежание плаценты. Я живу так же, ничего не меняя. Морально тяжело, непросто физически. Опции работать меньше нет или порадовать себя чем-то приятным типа бассейна нет, как, собственно, и опции визит к психологу.

Каждое утро за мной приезжает водитель. Возвращаюсь с темнотой. Гуляю с собакой, что-то готовлю, либо едим с мужем пельмени. Только сейчас появился муж, заметили?

Я рассказывала все это любимому, и он спросил: а где был муж, почему он позволил? Я сказала, что мне никто не мог помешать жить ту историю именно так. Ни муж, ни родители, ни друзья, ни петербургская тетя-гинеколог, ни гинеколог, которая меня наблюдала. Последняя не знала про мое бухло в полный рост, но знала про эпизоды вина и знала про курение, журила, но вяло, возможно потому, что курила сама.

На 5 месяце врачи говорят лечь на сохранение. Я не хочу. Не хочу быть одна, боюсь, что в больнице не дадут пить и курить, боюсь, что мне будет плохо. Боюсь этого самого плохо так сильно, что иду на риск. Я алкоголик, мне не привыкать рисковать.

На 6 месяце мне становится страшно. Не помню последовательность событий, что за чем, но в попытке хоть как-то себе помочь я предпринимаю ряд необычных для себя поступков.
Пишу на алкофорум, где огребаю и получаю совет срочно не пить и молиться. Посещаю церковь, имея неопределённые отношения с Богом. Там получаю батюшкин совет срочно креститься. Мне это все не подходит. Я закрыта. Меня мог бы понять только кто-нибудь свой, но такого человека нет.  Напиваюсь, пьяная звоню другу, он рассказывает что я бухаю беременная нашей общей подруге, она звонит мне на панике, пытается вразумить, мне становится так нестерпимо, так невыносимо стыдно, что я захлопнусь, перестану общаться.

Единственная отдушина — онлайн дневник, подзамочные записи. Но этого слишком мало, конечно. Мне нужна была помощь. Но вариантов где я могу ее получить, больше не было. Я попробовала всё, до чего могла дотянуться. К сожалению, опция психолог была недоступна. Этой кнопки не было. Даже в журнале, который я делала, не было психологической рубрики.

8 месяц. Март. День рождения мамы. С утра на ногах, брат возит по точкам: договариваюсь насчёт кесарева. В одном месте мне говорят, что надо ложиться на сохранение срочно, что надо прям скорую вызывать. Уношу ноги оттуда — едем за подарком маме. Помню как покупаем духи Bright Crystal Versace. Помню тот день практически по минутам. Такой медово-желтый и теплый, ничто не предвещало.
 

 
К вечеру возвращаюсь домой, усталая. Приходит с работы муж, нам скоро идти на ужин к родителям. Я иду в душ. Это последнее мирное действие.
Душ. Намыливаю голову. Открывается кровотечение. Я не боюсь крови совсем, но тут офигела, признаться.

Леша, вызывай скорую, у меня кровь».

Муж помогает выйти из душа, ложусь на кровать. Скорая. Лифт, 9 этаж, вечер, час-пик, в городе пробки.

Приезжаем, каталка, куча людей вокруг, экстренно готовят к операции.

Потом странный свет, какая-то девушка рядом. Я спрашиваю: «Ребёнок умер?»

Нет.

Ужасная ночь, больно, еле ползу к туалету, кто-то стонет на соседнем диване или где я вообще, зову хоть кого-то, чтобы принесли телефон.
Утром прошу маму организовать отдельную палату, не хочу лежать с кем-то, мне это некомфортно, невыносимо, ужасно даже подумать.
Ребёнок жив. Я к нему ничего не чувствую. Ещё в беременности думала, что пусть он живет со свекровью, с я буду работать. У казахов есть традиция — первого ребёнка родителям отдавать, муж наполовину казах, почему бы и нет, вариант. 

Мы с мужем лежим в отдельной палате. Курим в окно, за окном цветущая вишня. Я пытаюсь читать Голсуорси, этот толстый том успокаивает, как что-то очень мое, домашнее.
Приходит главврач.
Я не буду сцеживаться. Не собиралась кормить.
Я не хочу тут лежать, когда можно будет уйти? Можно он тут один полежит?

Он умрет в тот же день, когда вы уйдёте. Вам не надо было иметь детей.
Ребёнок, сын, мы назвали его Мишкой — как моего покойного дядю, Мишка умер, его отключили, несовместимость с жизнью, не открылись легкие, какой-то вирус.

Я много раз думала об этом. Видела себя, врача, слышала как спрашиваю ее: что с ним? Она отводит взгляд, говорит, какой-вирус. Я молчу тогда и потом много-много раз ору — в смысле, КАКОЙ-ТО?!
После выхода из больницы пью — теперь официально, повод такой.

Друзья приходят, пью с друзьями, пересказываю страдания, показываю следы от капельниц, чувствую себя немножко героем.
Когда одна, гуглю ребёнок умер, читаю истории, смотрю виртуальные кладбища.
Мы тело не забирали, оставили в больнице, я подумала, что так всем будет легче.
 

Это все в конце марта- начале апреля всё. В мае мы с мужем едем в Турцию, где тоже будем бухать, и до Турции будем, естественно. После у мужа откроется язва и вырежут аппендицит. Я приеду в больницу пьяная. Буду водить машину пьяная. И под все эти колокола он мне скажет (впервые так серьезно): Юль, ты, давай-ка, завязывай. Если не бросить пить, я уйду. 

Так начнётся моя история трезвости, которая вдохновит тысячи людей, что я в своем познании настолько преисполнюсь, что стану тем человеком, которого тогда не оказалось рядом со мной. Безумно грустно за ту себя, которая рано встала и поскользнулась и чуть не упала и едет на работу сейчас, курит в окошко свой синий Vogue. Я бы сказала ей — не бойся, мы обязательно справимся, я понимаю как тебе тяжело, я буду рядом, а ты просто сегодня не пей. И перестань так много работать, ты себя загоняешь, куда?